В фокусе работы две категории: личность и общество. В нашем случае приоритеты расставлены в соответствии методологической максиме: «субъект, взятый в одиноком состоянии, представляет часть эволюции целого» [1]. Посему основу источниковой базы составили именно неопубликованные эго–документы [2] и визуальные источники [3] , хотя наряду с ними использовались и известные научному сообществу тексты и образы. Однако именно в воспоминаниях «простых людей» представлена жизнь, так как она воспринималась теми, кто жил там и тогда.
Максимально перспективным, с точки зрения совмещения обозначенных категорий, является анализ повседневных практик, проявляющихся в индивидуальном бытии и социальных по природе [4].
В восприятии повседневной жизни мы опирались на подход, совмещающий интерес к жизни отдельно взятой личности (в рамках антропоцентризма) и общественным проявлениям обыденной жизни (следом за идеей «тотальной» истории) – отсюда наше восприятие максимально широко. Повседневность рассматривалась как синоним ежедневных жизненных событий и явлений, средство познания социума, в котором жили и творили, радовались и страдали наши герои. Их особенностью является принадлежность к «поколению 20-х». Показательность этого поколения подчёркивает социолог Ю. А. Левада, считающий, что «советская история знала лишь одно поколение вполне советских людей, вступивших в активную социальную жизнь в 30–50-е» [5].
Фактически речь идёт о так называемой «персональной истории», учитывая, что объектом являются персональные тексты, а предметом исследования – история индивидов. Сам по себе подход состоит в том, что реконструкция жизней и судеб частных лиц, обращение к их внутреннему миру, трепетное внимание ко всем «следам» их деятельности видится адекватным средством познания социума [6]. И в самом начале работы существовала установка на переход от биографии к макроисторическому пространству социальной истории.
Центральным предметом исследования был человек в обществе, исходя из этого, привлекались разработки социологов, психологов, демографов, статистов и культурологов. Именно междисциплинарность позволила приблизиться к пониманию героев и их общества.
Механизм перехода от частного к общему был разработан с учётом уже имеющихся вариантов. Например, мы обращались к опыту Натали Дэвис (имеется в виду работа Women on the margin [7]). В ней детали жизненных перипетий дали «натуру» для портретов и проявили характеристики социальной и культурной среды.
В отечественной историографии, к сожалению, нет работ, охватывающих историю повседневности советского периода в целом. С одной стороны, хронологическая и географическая локальность помогает провести детальный анализ, с другой – мешает увидеть направление изменений, внутреннюю эволюцию. Этой проблемы нет в работе Натальи Козловой и Ирины Сандормирской [8], освещающей советскую реальность в широком аспекте с помощью всё тех же личных документов.
В свою очередь мы попытались на основе биографических данных создать модель повседневности советского общества, охватывающую все сферы жизни внутри значительного временного отрезка. Слово «модель» в данном случае свидетельствует о признании того, что это вероятностное описание повседневной жизни, а не воссоздание в деталях её точной копии.
Уверенность в перспективах укрепил тщательный отбор героев. Биографии их охватывают семидесятилетний этап советской истории полностью, а значит, позволяют рассматривать советское общество одновременно и в движении, и в связи с предшествующими этапами (через связь поколений). Оперируя четырьмя биографиями, мы работали с бóльшим количеством людей, ведь в поле зрения попадали члены семей, друзья, коллеги и те, с кем старались не общаться.
Ещё одной особенностью, связанной со спецификой источников, была возможность реконструкции систем ценностей. Это имело смысл, поскольку ценности являются стимулами деятельности, а деятельностная связь объединяет людей в общество [9].
В результате мы можем говорить о создании масштабной модели, плюсом которой можно считать обращение к частным примерам, позволяющим отойти от стереотипного, усреднённого восприятия советских людей; возможность увидеть то, как внедряемые идеологические нормы существовали на практике.

1.Цит. по: Лаппо-Данилевский А.С. Методология истории. Выпуск 2. СПб., 1910. С. 334.
2.Агафонова М.И. Беседы о прошлом : [серия интервью, февраль–апрель 2006] / записала Н. Клековкина. Казань, 2006. 10 с.; Валеева А.З. Для нас он больше чем герой : [о Столярове : беседа с куратором музея Н. Г. Столярова при казанской школе № 32] / записала Н. Клековкина. Казань, 2005. 1 с.; Рыжакин С.Г. Фронтовые дороги. Воспоминания фронтовика, командира взвода, артиллериста. Сердобск, 2004. 77 с.; Автобиография [Рукопись] // Музей Н.Г. Столярова. Витрина 3.
3.Фотографии из семейных альбомов героев.
4.Проблемы теоретической социологии. Вып 1. СПб., 1994. С. 126.
5.Цит. по: Антонов А.И. Микросоциология семьи. М., 2005. С. 222.
6.Репина Л.П. Персональные тексты и «новая биографическая история»: от индивидуального опыта к коллективной памяти // Сотворение истории. Человек. Память. Текст. Цикл лекций Казань, 2001. С. 344–345.
7.Davis N.Z. Women on the Margins. Three Seventeenth-century story. L., 1995.
8.Козлова Н Н. «Я так хочу назвать кино». «Наивное письмо»: опыт лингвосоциологического чтения. М., 1996. 256 с.
9.Проблемы теоретической социологии. Вып. 2 СПб., 1996. С. 88.